П.Чайковский - Симфония №4 фа минор, ор.36
Andante sostenuto - Moderato con anima
Andantino in modo di Canzona
Scherzo. Pizzicato ostinato. Allegro
Finale. Allegro con fuoco
Четвертая симфония, написанная в 1877 году, — произведение во многих отношениях рубежное для композитора. Оно подводит итог его ранним исканиям в различных областях симфонической музыки и одновременно выдвигает новые задачи, новое понимание самого жанра. Симфония становится для него «лирической исповедью души», в которую он вкладывает свои переживания и думы о жизни, судьбе человека, отношениях личности и окружающего мира: возникает единый последовательно развертывающийся идейно-драматургический замысел, соответственно которому формируется композиция всего симфонического цикла в целом и отдельных его частей в отдельности. В этом смысле можно говорить о программности симфонии, хотя и особого типа, в большей степени обобщенно-психологического, нежели живописно-изобразительного.
Самый характер музыкальных образов Четвертой симфонии и их соотношение вызывают представление о каких-то реальных жизненных коллизиях, порой весьма конкретных и определенных. Не случайно Танеев при знакомстве с симфонией обратил внимание на некоторые ее особенности, заставляющие думать, «что это музыка программная». Как известно, Чайковский не только не опроверг это предположение, но подтвердил безусловное наличие в симфонии программной идеи, хотя и не поддающейся точной словесной формулировке, ограничившись ссылкой на «подражание Пятой бетховенской»: «т. е. я подражал не музыкальным его мыслям, — поясняет композитор, — но основной идее. Как вы думаете, есть программа в Пятой симфонии? Не только есть, но тут и спору быть не может относительно того, что она стремится выразить».
Указывая на программный характер Пятой симфонии Бетховена, Чайковский, по-видимому, имел в виду известные слова композитора по поводу основного мотива ее первой части: «Так судьба стучится в дверь». Та же проблема «человек и судьба» лежит в основе его Четвертой симфонии, но решается она иначе, иными средствами. Идя по бетховенскому пути, он вместе с тем прибегает к использованию некоторых приемов, характерных для романтического программного симфонизма. Известную аналогию берлиозовской idee fixe представляет фанфарная тема вступления к первой части, характеризуемая Чайковским как образ «фатума», грозной роковой силы, тяготеющей над человеком. Эта вездесущая повелительно звучащая тема, появление которой вызывает каждый раз резкий перелом в ходе развития, «есть, — как отмечает композитор, — зерно всей симфонии, безусловно главная мысль». Впечатление чего-то неизбежного, фатально предопределенного подчеркивается постоянством и неизменностью ее мелодико-ритмического рисунка и тембровой окраски (трубы и валторны).
Широко развернутая по масштабу первая часть симфонии отличается напряженной драматической конфликтностью музыки и интенсивностью контрастных сопоставлений. Классическая форма сонатного allegro в ней значительно трансформирована, обычные пропорции смещены и нарушены, на что указывал сам композитор. Отвечая на вопрос фон Мекк — придерживается ли он в своих произведениях установленных традицией форм — Чайковский писал: «И да и нет. Есть такого рода сочинения, которые подразумевают соблюдение известной формы, например симфония. Здесь, в общих чертах, я придерживаюсь установившейся по традиции формы, но именно только в общих чертах... В подробностях можно сколько угодно уклоняться, если этого потребует развитие данной мысли. Так, например, в нашей (т.е. Четвертой. — Ю.К.) симфонии первая часть написана с очень решительными уклонениями».
Одной из особенностей этой части является обилие разнохарактерного тематического материала, лишь постепенно сближающегося в ходе развития. Экспозиция построена на трех четко отграниченных тематических разделах, связанных между собой общностью некоторых интонационных элементов: беспокойной, страстно мятущейся главной партии, изложенной в динамической трехчастной форме, противопоставлена нежно меланхолическая, словно окутанная дымкой воспоминаний побочная в плавно и неторопливо покачивающемся вальсовом ритме и восторженно ликующая заключительная. Контраст этих трех разделов подчеркивается с помощью ряда динамических, агогических, темброво-оркестровых и тонально-гармонических средств: си мажор заключительной партии представляет точку наибольшего тонального отдаления от основной тональности фа минор, находясь к ней в отношении тритона (Модуляция осуществляется через ля-бемоль минор побочной партии, энгармонически равный минорной параллели си мажора.).
В отличие от «рассредоточенной» экспозиции разработка, начинающаяся резким неожиданным вторжением «роковой» вступительной темы, носит сжатый стремительный характер, представляя собой центральный момент схватки сил «действия» и «противодействия», олицетворяемых темами главной партии и вступления. Непрестанно усиливающаяся энергия волнообразно развивающегося нарастания так велика, что взламывает границы формы и динамическая вершина разработки сливается с началом репризы. Явления подобного рода мы встречаем уже у Бетховена (В. П. Бобровский указывает в качестве одного из таких примеров на переход от разработки к репризе в грандиозном Allegro maestoso из Девятой бетховенской симфонии, где «создается вихревое движение огромной упругости, которое словно врывается в репризу главной партии, одновременно являющуюся генеральной кульминацией разработки. Сочетание гармонической неустойчивости, полифонической насыщенности (канон) превращает этот рубеж формы в невиданный до сего времени в истории музыки момент максимальной психологической напряженности при столь же максимальной сжатости...»), но благодаря тому, что тема главной партии звучит здесь не в основном строе фа минор, а на доминантовом органном пункте минорной параллели к одноименной тональности (ре минор), усиливается ощущение неустойчивости и в еще большей степени стушевывается грань между разработкой и репризой. Отсутствие тонально устойчивой главной партии в репризе вызывает необходимость «второй разработки», предшествующей собственно коде, которая, однако, не дает разрешения драматического конфликта, а, напротив, доводит его до еще более высокого уровня напряжения.
В последующих частях симфонии акцент перемещается с субъективно драматического плана на сферу объективно жанровых образов, характер музыки становится более светлым и спокойным. Задумчивое лирическое Andante in modo di canzona с выразительной певучей темой солирующего гобоя и более оживленной остро ритмованной серединой окрашено в мягкие пасторальные тона. Замечательное по блеску инструментовки и тембровой изобретательности скерцо (pizzicato струнных, напоминающее «щипковую» звучность балалаек, в крайних разделах и трио с мелодией веселой уличной песенки в «свистящем тембре» высоких деревянных и отзвуками военного марша у медной группы) представляет, по определению самого композитора, «картинку подкутивших мужичков».
Шумный и стремительный финал, рисующий картину широкого народного гуляния, отчасти близок к заключительным частям Первойи Второй симфоний, но значительно сложнее их по своему содержательному значению. Н. С. Николаева справедливо отмечает далеко не бесконфликтный характер этого финала, смысл которого она видит в «недостигнутом единстве», в противопоставлении душевной драмы героя «простым, сильным радостям, выражающим великую жизнеутверждающую стойкость народного духа...». По форме финал представляет собой рондо с рефреном в духе веселого праздничного шествия с приплясом и двумя эпизодами со свободными вариациями на тему народной песни «Во поле береза стояла». В мастерской обработке Чайковского народная мелодия приобретает разнообразный выразительный характер и звучит то легко и грациозно, то грустно и жалобно, то тяжело и размашисто. «Темные» тона особенно сгущаются в конце второго эпизода, подготавливая появление вступительной «роковой» темы. Неоднократно возникающие на протяжении финала реминисценции драматической первой части омрачают картину радостного народного гулянья. Отнюдь не безоблачно светло и оптимистично звучат и слова авторского комментария, относящиеся к финалу симфонии: «Веселись чужим весельем. Жить все-таки можно».
Ю. Келдыш
Источник:
